Первая московская телефонная линия

Знаете ли вы, что первая в истории Москвы телефонная линия была проведена из Большого театра? Но не из директорских кабинетов, а непосредственно со сцены. Известный московский меценат, на чьи средства были установлены первые телефоны, преследовал не деловые, а чисто эстетические цели.
 
131 год назад, 2 февраля 1882 года, одна из московских газет («Современные известия») среди множества различных сообщений набрала крохотную заметку в несколько строк. В ней впервые прозвучали слова о московском телефоне: «…инж.-полковник Баранов хлопочет об организации телефонов в Москве». В зарубежных сообщениях газет слово «телефон», правда, иногда и мелькало, но москвичи мало представляли себе, что это такое. И вдруг прямо-таки сенсация.

…Зал Большого театра переполнен. Гастролирующая труппа Миланской оперы давала в этот вечер очередной спектакль. Наконец, погасла последняя люстра, стих нестройный шум в оркестре. Зрители с нетерпением ждали увертюры. Неожиданно на просцениуме появился распорядитель и обратился к слушателям с ошеломляющим сообщением:
«Уважаемые дамы и господа! Я рад доложить вам, что вместе с присутствующей сегодня в театре почтеннейшей публикой оперу «Риголетто» будут слушать также и на почтительном расстоянии от нашего театра».
Успокоить артистов и публику удалось не сразу. В тот вечер, 5 марта 1882 года, состоялся первый в Москве опыт «телефонного слушания оперы». Пять дней спустя рекламный отдел «Ведомостей московской городской полиции», где-то между объявлениями о централизованной установке ватерклозетов и предстоящим открытием летнего ресторана «Мавритания», крупным шрифтом набрал: «Телефонное сообщение с Императорским Большим театром, разрешенное Министерством Двора Обществу спасения на водах, открыто для посетителей в квартире члена Общества В.С.Богословского в Леонтьевском переулке, дом Минчера» (ныне дом № 21/1). Инициатором этого прямо-таки волшебного по тому времени события был сам хозяин квартиры, доцент университета, врач-бальнеолог Богословский. На его средства техниками компании «Белл» на сцене театра по обе стороны кулис были установлены микрофоны, а до Леонтьевского переулка протянуты провода. В одной из больших комнат квартиры, задрапированной коврами, разместили 12 кресел и положили на каждое из них по телефонной трубке. В первый день слушателей оказалось не так уж много, но в последующие дни, когда газеты запестрели сенсационными репортажами с места события, желающих приобщиться к необыкновенному «чуду техники» недостатка не было. В дни трансляции, уже чуть ли не за час до начала, Леонтьевский переулок и соседний Б.Гнездниковский плотно заполнялись каретами. У дома толпа жаждущих шумно выражала свое нетерпение. Пришлось даже для наведения порядка нанимать полицию.
Передачи по телефону успешно продолжались. Посетителями были прослушаны оперы «Ромео и Джульетта», «Фауст». Наконец, в связи с окончанием гастролей 10 марта Бевиньяни организовал прощальный концерт.
Этот, «под занавес», концерт также транслировался, и на прослушивании его в Леонтьевском присутствовал небезызвестный в те годы фельетонист Марк Ярон. В своем стихотворном фельетоне-обозрении он своеобразно описал впечатление от услышанного: «Приставив трубки, чудеса находят сразу в телефоне. Отлично слышны голоса Дюрон и тенора Маркони». Это был первый печатный отзыв слушателя о необычном концерте. Интересно также свидетельство еще одного из первых слушателей: «Кажется, как будто вы стоите за тонкой перегородкой, отделяющей вашу ложу от зрительного зала. Голоса певцов слышались очень хорошо, звуки оркестра доносились неровно, порой резко».
А репортажи из «интересного» уголка Москвы нагнетали интерес. «Московский листок», например, попытался рассказать о технике трансляции: «Открывая телефонную передачу в Москве, подобно тому, как это сделано в Париже, Общество имело в виду познакомить публику с замечательным открытием нашего времени, а именно: с возможностью по проволокам, при помощи электричества и соответствующих аппаратов слышать на значительном расстоянии музыку, пение и разговор почти с одинаковой отчетливостью, как и на месте их происхождения». Печаталась и рекламно-организационная информация. Сообщали, например, что билет стоил 1 рубль, но… на 10 минут. Это было довольно дорого, тем более что продажа количества билетов не ограничивалась, поэтому прослушивание трансляции оперы из 4—5 действий выражалось уже в сумме до 25 рублей. (Для сравнения: стоимость билета в Большой театр была 2—5 рублей.) Правда, имелась оговорка: «Воспитанники учебных заведений платят половину». Досужие репортеры уточнили и количество слушателей — до 150 за вечер.
Трансляции продолжались.

В воскресенье 14 марта прозвучал концерт композитора и дирижера П. Щуровского, 19-го — концерт театральных и военных оркестров. Потом наступила небольшая пауза — Пасха. Отпраздновали святые пасхальные дни, и трансляция возобновилась. Всего с 5 марта по 1 мая по проводам прозвучало 12 опер и несколько концертов. Всю сумму сбора за эти небывалые прослушивания доктор Богословский передал «частью в пользу Общества спасения на водах и частью в пользу детского в Москве приюта».
Эта телефонная линия от Большого театра до Леонтьевского переулка была первой в Москве. А следующая передача со сцены оперного театра состоялась через 42 года — в сентябре 1924-го. Но это была уже трансляция по радио.
Олег Песков

Журнал «Большой театр», 1997